ИГОРЬ МУРАДЯН

Не секрет, что не только исторические события, но и мысли, в том числе мысли художников, по прошествии времени оказываются осмысленными заново. Апрель 2012 года, канун президентских выборов во Франции. Грандиозная выставка Эдгара Дега в музее д'Орсе. Несколько десятков - быть может, более сотни - картин, изображающих обнаженную натуру.

"Дега родился 19 июля 1834 года в Париже, в обеспеченной аристократической семье Огюста де Га и Селестины Мюссон. Он был старшим из пятерых детей. В возрасте 13 лет Эдгар потерял мать, что явилось для него серьезнейшим ударом. Позже, в молодости, под влиянием новых социальных идей Эдгар изменил свою фамилию - с де Га на менее "аристократическую" Дега." Думается, этого достаточно, чтобы ощутить эпоху и личность. А если недостаточно, остальное можно прочитать в Википедии, откуда черпает свои знания наша сегодняшняя интеллектуальная элита.

Картины Э. Дега можно увидеть в самых разных музеях Европы и Северной Америки: лишь такая волна, такой океан обнаженной натуры может не только произвести впечатление, но и выразить идею-вызов, как у большинства импрессионистов, понимавших, что подлинная народность в искусстве - это "афиша". И что именно метафизика "афиши" способна бросить истинный вызов обществу и всему тому, что находится в некой более обширной зоне - вне общества. Мне давно кажется, что менеджеры парижских галерей прекрасно понимают - что, как и в какой момент подавать публике. Причем реализуется это настолько умело, что не оставляет сомнений: все сделано буквально по настроению, вне каких-либо концепций и социального замысла. Такие выставки обычно посещают не туристы, а глубоко мыслящая публика, исключая случайность присутствия, но подчеркивая случайность "нового" восприятия.

Ну хорошо, Эдгар Дега. Но при чем тут президентские выборы и персоны претендентов на соответствующий пост в государстве?

Ничто в нынешней Франции не может быть столь востребованным, сколь искусство радикального вызова - но не выхолощенной революционной фантасмагории, а образцов даже где-то рафинированного импрессионизма. И вообще весь этот пир обнаженной натуры, включая "сериал" балерин, подталкивает к сомнению относительно того, являлся ли Э. Дега подлинным импрессионистом. Может быть, его "сериалы" легитимной и лояльной "порнографии" являются не чем иным, как "манифестом дегаизма", бросившего вызов искусству и обществу не только XIX, но и XXI века?

Вероятно, вовсе не случайно авторы, пишущие на тему Дега, всегда как-то нарочито подчеркивают буржуазное происхождение художника и отсутствие у него банального, вернее, ложного демократизма, которым "грешили" французские импрессионисты и модернисты. Быть может, это покажется невероятной глупостью и поверхностной чушью, но Эдгар Дега мне представляется Ги де Мопассаном в живописи. Я не знаю, как эти два гения относились друг к другу, но, скорее всего, они дополняли один другого в своем нереволюционном вызове, или, говоря иначе, "консервативном вызове буржуазности". ("Воллару удалось заполучить несколько рисунков для использования их в качестве иллюстраций к "Заведению Телье" Мопассана…") Возможно, германские писатели и художники продемонстрировали это более отчетливо, но разве можно сравнить масштаб германского "интеллектуально-художественного вызова" с французским, до сих пор не дающим Европе покоя?

Франция не просто оказалась на распутье. Франция поняла, что вновь встала перед необходимостью возглавить Европу, потому что больше некому. После множества всевозможных "сожалений" и "вздыханий" по поводу гибели европейского искусства и постшпенглеровского манифеста о закате Европы, в условиях, когда величайшие галереи называют "кладбищем", возникли задачи, которые нужно, которые приходится решать. За последние десятилетия Франция получила достаточно много "новой идейной крови", которая призвана спасти не только саму Францию, но и всю Европу. В нынешнем кошмаре псевдолиберализма выяснилось, что старый добрый декаданс оказался весьма позитивным – конечно, в сравнительном контексте, если иметь в виду, что кульминацией упадка оказались не Эмиль Дюркгейм и его последователи-экзистенциалисты, а не кто иной, как Андре Глюксман со всем его маразмом и архаичностью, несмотря на претензии на ревизию постмодерна. Естественно, мы имеем в виду не самого Андре Глюксмана, а тех, кто не в состоянии даже сформулировать подобные претензии.

Интерес к нынешней Франции вызван вовсе не наличием какой-то новой волны или эшелона мыслителей, а тем, что французы во французской культуре, в особенности в литературе и живописи, пытаются найти ответы на нынешние вызовы. Актуальные французские политики все еще опасаются достаточно четко сформулировать политические приоритеты и продолжают поиск в проигранном. Однако, если конкретизировать этот драматический момент, французские социалисты проявили смелость и готовность взять на себя такую неблагодарную задачу, как принять в форме практической политики популистские требования различных социальных групп французского общества. Уже сейчас французы поняли, что так или иначе им придется жертвовать материальным благополучием ради безопасности и отстаивания принципов французской культуры.

Такая простая мысль - и оказалась столь сложной для столь политически грамотного народа, как французы. Конечно же, Франция сожалеет по поводу Н.Саркози, потому что проиграла не то что меньшая часть нации, а вся нация. Ф.Олланду во многом придется, исправляя ошибки предшественника (а их немало), все-таки догонять и копировать то, что делал Саркози. Франция предприняла конкретные политические шаги по реализации парадокса - с точки зрения традиционного мышления эпохи Ш. де Голля - "формирование многовекторной внешней политики по достижению национальной независимости". Произошел перебор партнеров и приоритетов, в том числе в Европейском Союзе и НАТО, а также в регионах, и, бросив вызов традиционным партнерам и укрепив отношения с традиционными оппонентами, Франция нисколько не проиграла, а только приобрела новые предпочтительные позиции.

В действительности Николя Саркози вовсе не отвергнут, и это стало понятно уже сейчас, через полгода после выборов. Сейчас его курс рассматривается как первый этап укрепления во Франции политики и идеологии правого консерватизма, причем не только в экономике, но и в сфере внешней политики. При Саркози многим французским право-консервативным деятелям стало понятно, что им придется либо поддержать президента, либо самим уйти с политической арены. Так или иначе, США, Великобритания и Германия, а также Россия пришли к выводу, что им придется считаться с той Европой, которая оказалась под обаянием французского правого консерватизма. Об этом стали серьезно задумываться и в государствах соседних с Европой регионов.

Возможно, временное устранение Н.Саркози стало результатом "заговора" тех сил, которые опасаются усиления Европы и Европейской идеи. Принимали ли участие в этом заговоре те же деньги, которыми подпитывается "Аль-Каида", и все прочее? У Европы был шанс, он пока утрачен, но не совсем, шанс все еще остается реальным. И это поняли прежде всего сами французы, которые, несомненно, ожидают "второго пришествия" Н.Саркози.

А что же все-таки с Эдгаром Дега? Насколько "сериал" обнаженной натуры и его хрупкие, беззащитные балерины способны предотвратить "закат Европы"? Это не совсем так. Балерины этого художника вовсе не призваны спасти Европу, они сами - "валькирии", в которых сконцентрировалась идея "заката". Но в свое время Дега раз и навсегда похоронил идею порнографической и эротической культуры, выдвинув одухотворенность того, на чем уже много десятилетий спекулируют интеллектуалы, - упадка, поражения, капитуляции, деградации и полного духовного банкротства. Эдгар Дега раздел и продемонстрировал запредельную экзальтацию, доказав, что нет ничего ограниченного и постыдного в буржуазной морали, если сама правая идея способна отрицать себя, а не хвататься за жалкие крохи проигранной идеи псевдо-либерализма.

Выскажу довольно странную мысль. Я всегда сожалел, что Мартин Хайдеггер не был французом, но что есть - то есть. Возможно, данное обстоятельство и привело Шарля де Голля к мысли об историческом альянсе с Германией, которую подняли из руин не социалисты и либералы, а христианские демократы. Э. Дега, как и Г. Мопассан, предложил изнанку морали, которая не только гибнет, но и способна позволить осознать пути спасения, пути наступления.

Таким образом, хрупкая "Маленькая четырнадцатилетняя танцовщица" есть не что иное, как вызов всему тому, что унизило ее и европейскую культуру, привело к катастрофе, но сохранило потенциал для реанимации нового "натиска" правой идеологии, отрицающей буржуазность. Сейчас самое время продемонстрировать, что "правая идея" не только не означает буржуазности, но и отрицает ее.

Э. Дега умер в преклонном возрасте, давно перестав писать, в самый разгар Первой мировой войны. Быть может, это подчеркивает завершенность его предназначения: он умер, когда ушла окончательно его эпоха, эпоха одновременно упадка и героизма в искусстве.